Иероглифы на веере проступали медленно. Так же медленно, как размашисто были выведены искусной каллиграфью. Темнили подогретую бумагу, выплывали из тонкого шелка и говорили голосом Не Хуайсана, мягким и вкрадчивым. Он, чудится, ничуть не огрубел со времен их светлой юности, лишь обрел уклончивую силу. Едва ощутимую в его тутовой паутине.  Чуть уловимую хрипотцу, приглушенный веером. Не этим. Каким-то следующим. И тот следующий погибнет вслед за нынешним, где каменистая скала, увенчанная сакурой, уступает место таинственному посланию.

Глава ордена Цзинь задумчиво кивнул невидящему его автору и отложил веер на жаровню из тех, что обогревают тайную комнату во дворце над спящим городом Ланьлин. Зимние ветры тоже никого не обходят стороной. Нынешний заставлял края вспыхнувшего веера подрагивать, как ноздри боевого коня. Трепетно. Пламя потрескивало, пожирая тонкие бамбуковые спицы.

Некогда глава клана Не помог хозяину дворца – не без личной выгоды, и это Цзысюань тоже помнил – изобличить Гуан Яо, и теперь доверительно обращался к нему «мой брат». Со времен братства Мэн Яо с главой ордена Лань хозяин дворца смотрел на проявления этой интимности глубоко философски. Но верил Хуайсану в том, что несло выгоду им обоим. Если трижды просеять эту мысль сквозь сито критики повертеть с разных сторон, то только абсолютной выгоде и стоит верить.

Нынче они вели аккуратную переписку о младшем наследнике императорского престола, который пожелал обучаться у лучших заклинателей. И пусть отрок не имел дара, зато имел в перспективе возможность избавиться от всей – не великой – очереди к отцовскому престолу и занять его к удовольствию и выгоде будущих учителей. Едва ли клан Лань разделит их политические интересы. Неплохо оставить их в неведении. Пусть не мешают. Первая идея превратить наследника в марионетку показалась обоим довольно грубой. А работа над артефактом, который можно было бы вживить под кожу, требовала времени и талантов Не Хуайсана. Наследник начинал свое путешествие с земель ордена Цзинь, связанного с имперским троном богатыми подарками в казну, а потому наиболее знакомого. И там же заканчивал. А значит, вживить подготовленный талисман следовало в начале пути или на выезде из земель заклинателей. Чтобы он был воспринят в клане Цзинь как нечто само собой разумеющееся, изначально юноше присущее, или ускользнул от их глаз вовсе.

День рождения не старился. По-прежнему восходил с луной в тот же день, в который родился покойный – покойный ли? этот тревожный вопрос - Мэн Яо. Отмечался с той же помпой, утопал в той же роскоши, только музыка была новой. А за имя лучшего повара соревновались искуснейшие кулинары провинции Шаньдун. Прелестные танцовщицы услаждали взоры зрителей. Вино золотилось и вспыхивало отраженным светом горящих ламп. День рождения не старился, но стал поводом для проведения бесконечных переговоров, заключения сделок, очных встреч с «дорогими друзьями», с которыми в течение года удавалось свидеться только на общих праздниках. Превратился в возможность переговорить с глазу на глаз.

Три дня празднества успели всех утомить, и гости начали потихоньку разъезжаться. Дворец опустел, возвращался к своей обычной жизни. Здесь словно стало просторнее. Меньше стало лишних глаз и ушей. Зимняя прохлада колыхала море пионов, и они серебрились при свете растущей луны. Серебро лилось волнами к порогу, и замирало у подножия балюстрады. Сквозь открытые двери глава Ордена Цзинь наблюдал за этой снежной тишиной, а потом плавно сдвинул створки, пуская в комнату ароматный выдох прохлады.

- Глава Не, - вернулся взглядом к гостю, зацепился за янтарный отблеск огня в темных глазах напротив и сложил руки в приветствии, слово еще не встречал сегодня этого человека. – Наконец, у нас есть возможность обсудить наши планы.

Раскинул на столе перед гостем карту Империи и опустился напротив.

- В день весеннего равноденствия 4-ый принц пересечет границу моих земель в городе Ю-Чен, - деревянный конец кисти коснулся бумаги, указывая на приграничный город. Перед его воротами раскинулась пустошь зеленых предгорий. – Получим ли мы к этому сроку Жемчужину покорного сердца? Нам нужно принять окончательно решение о роли клана Лань.

Не имел представления, есть ли у собеседника все необходимые ингредиенты или что-то ему еще нужно добыть. Нуждается ли он в помощи. А главное, чем в итоге обернется работа Не Хуайсана. Не умел доверять, но и проверить не мог. Возможно, юноша погибнет напрасно, не справившись ни с силой магии, ни с теми сложностями, которые последуют на пути восхождения к трону.

Отредактировано Jin Zixuan (Среда, 4 ноября 17:58)

Веер плавно сложился с тихим выдохом. Влип спица к спице, украл у главы Цзинь изящное изображение дракона и явил ему темным влажные глаза Хуайсана. Цзысюань откладывал это свидание  отчасти намерено. Лишний раз встречаться с главой ордена Не ему не хотелось. Сталкиваться с этим глазами, с этими движениями, с этой обманчивой манерой, полной безупречного почтения и уважительной заинтересованности. Раздражающей. Точно собеседник что-то прячет от него, что-то скрывает, точно невеста под алой фатой. Что-то у него украл. Что-то, что не может теперь быть получено ни хитрость, ни силой. Себя. Это важно было не путать с делами, не принять память о нежности за свежую уловку. И не спутать ностальгию с новой хитростью.  Это головоломка могла открываться в обе стороны.

Мягкий свет подчеркивал высокие скулы и дарил тень линии нижних ресниц. Глава Цзинь не сразу сообразил, что оторвавшись от карты, он так и не вернулся к ней сосредоточенным вниманием, растерялся где-то в движении губ напротив. Они могли обойтись перепиской, им не стоило лишний раз встречаться. Там, в ГуСу, кожа Хуайсана пахла сладким розовым деревом и душистым кардамоном. Сейчас между ними плыл аромат пионов и дразнил обоняние поймать знакомые ноты где-то над ухом и в темных тяжелых прядях.

- Уверен, даже единственный отряд Не справится с охраной наследника, - это вежливая правда. Лгать здесь нет никакой нужды. – Но я, несомненно, отправлю своих людей, чтобы встретить 4-ого принца, как подобает.

Кисть упирается в город Ю-Чен и бесконтрольно скрипит бумагой. Веер прячет улыбку.

- Но если клан Лань, в числе обозначенных Императором «великих кланов», так же пришлет своих людей к границе, мы окажется в безвыгодном положении. Поэтому я встречу наследника чуть раньше, в горах. Чтобы он добрался к нам уже без охраны и требовал лечения, которое мы ему любезно предоставим. В чем твоя задумка с учеником?

Встретился взглядом с безвинно-коварными, вечно неуловимо лукавыми глазами над острым краем веера. Видел скалистые горы над равниной близ Ю-Чена и пунцовые блики, лижущие угольную радужку.

- Скомпрометировать Лань Сычжуя?  - бровь недоверчиво изогнута: глава Цзинь пытается припомнить, кто, вообще такой Лань Сычжуй, чтобы понять, почему его стоит компрометировать и чем это может быть полезно. Подушечки пальцев касаются прохладного шелка, упругого, когда внутри юрко мечется мелкий бес. Цзысюань оглаживает его костяшками, словно собаку.

- Ученика из ордена Лань? – наконец, миловидное лицо мальчишки всплывает в памяти. Среди многих других. Каждого миловидного мальчика не упомнишь. Тем более из другого клана. - Который выиграл на стрельбище?

Теплый ореховый взгляд Хуайсана снова ускользает, точно он все время пытается отнять что-то, вытянуть из рук, как скользкую алую ленту, и оттого ленту хочется намотать на кулак и дернуть к себе, чтобы заполучить что-то неведомое на другом конце ее. Что там? Что он бесконечно прячет за ресницами и веерами?! Глава Цзинь отлично понимает, что маска безответственности и неведения, лишь камуфляж, удобный как путанные коридоры дворца, и в закутках, тайных комнатах творится не только магия, но и политика. Такая же маска, как его собственная пульсирующая и взбалмошная буря чувств, которую можно смахнуть в любой момент, оставляя чистый непреклонный расчет. Иногда окружающих это пугает, но удивляет всегда.

- Что заставило главу Нэ опуститься до дурного тона и принести нечисть в дружественный орден? - бровь снова приподнимается, но уже по-другому – с мягкой иронией. Пристальный, почти угрожающий взгляд, подтаивает затаенным весельем. Бес млеет под костяшками, шелк обращается ртутной смолой. Цзысюаню нравится смотреть, как шелковые губы напротив выплетают коварный план, не теряя сладкой невинности. Словно он заставляет Хуайсана говорить скабрезности и рассказывать грязные истории. Где-то внутри за слоями шелка, под броней тёмно-серого ханьфу, тлеет тайное удовольствие. Власть пленяет главу Не, искушает, пьянит и потому пугает.

- Главное, чтобы клан Лань не обвинил нас в нападении духа на их ученика – в моем доме, – внимательный темный взгляд Цзысюаня очень спокойный. Он знает, что люди Лань взвешены и не станут кидаться обвинениями. Во всяком случае, пока никто не пытается очернить их слишком сильно. А Нэ умеет деликатно поставить вопрос так, что никто не почувствует себя обиженным.
- В крайнем случае, мы сможем объединиться для поисков общего врага.

По ситуации – очень расплывчатый план, но предсказать все реакции действительно невозможно. Пусть это будет опасная погрешность.

- Сегодня последний день празднества, - поднимается, словно перед  уклончивым взглядом Хуайсана вырастает золотая скала в россыпи белых цветов. Бес забыт и обижен. – Если мы хотим вдоволь посмеяться над мальчишкой, нужно сделать это сейчас, дорогой брат. Пока он еще не покинул дворец. И пригласить на эта свидание кого-то из Гусу. Допустим, слуга сообщит, что мальчик нуждается в помощи и зовет наставника. Но мы окажемся на месте раньше…

Короткий жест приглашает гостя к дверям.

- Я хочу увидеть, как ты будешь отпускать эту нечисть.
Есть в этом что-то интимное. Еще один оборот алой ленты вокруг запястья, вынуждающий Хуайсана двинуться ближе. Но в первую очередь Цзысюань хочет убедится, что главу Не никто не застанет за его маневром.

Это мучительно и сладко. На каждом собрании, на каждом празнике, на каждой охоте – при каждой встрече знать, кем Хуайсай увечен сегодня. По игривому движению веера, по легкомысленной откровенности ускользающего взгляда, по его детской манере держаться ближе к своему желанному. Сегодня одному, а завтра другому. И можно воображать, как тает под чужими сменяющимися ладонями молочная кожа, как вскидывается ломкая поясница, и губы становятся мягкими от поцелуев, хватают воздух. Лучше никогда не представлять картину в целом, чтобы заноза этого больного удовлетворения не отравляла ревностью. Где-то на опасном крошашемся краю ревности удовольствие становится полным. Можно всегда знать, с кем Хуайсай делит постель - для тебя. Чтобы ты знал. Чтобы заметил. Рисовал в воображении, как рисуешь. Как будто детская игра затянулась. Прятки, где никто не прячется и никого не найти. Моменты, когда Хуайсана действительно увлечен и больше не ищет его взглядом, почти обидные, и моменты, когда снова оказывается рядом и можно утонуть, потеряться в темных тенях его ресниц за краем веера... В такие моменты его хочется ударить. За то, что вернутся, и за то, что все еще не здесь. За эту художественную независимость, мстительно отвечающую на его собственную юношескую отчужденность, умение проходить мимо с видом абсолютного незнакомца, следуя коридорами Гусу так, точно эти стены не видели и не слышали ничего лишнего.

И вопрос «почему они больше не» имеет для Главы Цзинь очень четкий ответ, ограненный этими годами невольных наблюдений, невольного обладания Хуайсаном, когда все его интриги и его интрижки так или иначе плетутся для того, чтобы порадовать глаз, чтобы быть разгаданными, чтобы где-то в золотом дворце над шумным городом Ланьлин, Глава Цзинь наблюдал за морем снежных пионов, переживая мучительную головную боль желания и нежелания.

— ... мы хотим от этой ночи?
Он обернулся, медленно, очень медленно, и поймал Хуайсана взглядом, холодным до оторопи.
— Ты хочешь, чтобы я доверял тебе?
Бессмысленный вопрос. Он не смогут доверять, пока не поймают друг друга в настолько компрометирующую ситуацию, что злоумышление спанет опасно для злоумоляющего. И оба не попадутся в нее. Сделают все, чтобы не попасться. Взгляд меняется, плавится, смеется, взгляд отравлен такой едкой иронией, что смотреть в глаза Цзысуаню становится не приятно.
— Два часа?
Да Глава Не делает комплимент им обоим.
— Я буду доказывать тебе свою преданность два часа? Или ты... Ты будешь доказывать мне свою преданность? Два часа, А-Сан?

Приближается медленно, роняет на Хуайсана темную тень, и в комнате становится душно. Оглушительное, ласковое словечко могло стать стать обжигающим толчком энергии в солнечное сплетение, который навсегда сотрет из памяти Главы Не эти детские шалости. Но не стало. Бешенство вспыхивает и бродит, задушенное осмотрительностью, разумным требование тишины. И пока Цзысюань покрывает расстояние между ними, бешенство становится обреченным весельем. В какой-то момент ему кажется, что А-Сан затеял всю нынешнюю интригу ради этого момента «докажем друг другу доверие». Пальцы ласково ложатся на горло гостя, врезаются в кожу, оглаживают гон крови в дрожащей яремной. Торопливый шорох одежд перехватывает его под спину, путается в сбившемся дыхании, когда губы находят губы с хищной настойчивостью, отнимая шанс на сопротивление и разговоры, точно Цзысюань пытается вытащить это свое детское имя с языка и никак не может, алчно поедая рот Хуайсана, пока поцелуй не становится сладким. Мучительно сладким, как годы наблюдения за движением веера.

— Мы заключили сделку, Глава Нэ, — злость делает его решительным, но до изморози равнодушным, когда под пальцами распускается пояс. Бег ткани приносит облегчение, скатывает с плеч прошлое вместе с жемчужным ханьфу. Уже никогда не сможет вернуть их к неловким поцелуями в библиотеке Облачных глубин — слишком они изменились. Но вновь ощущать Хуяйсана в руках хорошо до оторопи. Точно можно удостовериться, стоило ли откладывать столько лет.

— Желаете, я составлю об этом договор? Раздевайтесь, я составлю договор, который внушит вам уверенность, - коротким рывком прижимает его к себе, стискивает у горла тонкий шелк нижнего платья, блуждая по спине горячей ладонью, и она греет ткань, волочит за собой жаркий след от поясницы к лопаткам. Тело безнадежно влипает в тело. Шепот, хриплый, - издевательский или жадный? – Ты же этого хочешь? Ты же этого хотел? Так долго. Так долго, Хуайсан.

Отредактировано Jin Zixuan (Понедельник, 25 октября 23:15)

Детская наивность Не Хуайсана такая трогательная, хоть плачь. Если он надеется растопить ледок и подразмести снежок, набежавший за 10 лет, одним девичьим взмахом подола, то едва  ли добрый господин будет счастлив новостям. Нарушая свою заповедь не прикасаться, Глава Цзинь намерен взять за это плату. Взять ее дорого и в свое удовольствие. А потому вопрос «хотел?» — «Этого ли хотел ты, вынимая из меня душу?», — вопрос важный. Не пьяная похотью блажь любовника, не обещание искусных ласк, не просьба поделиться темными и знойными желаниями, голодными видениями, на которые Хуайсану хватило времени. Нет, это вопрос цены, которую ты заплатишь, получая желаемое. Я ведь старался тебя оградить так долго... Может, не стоило?

Глава Нэ должен бы отдавать себе отчет – едва ли отдает и уж точно не признается в этом,—  что раздеваясь сейчас в этом кабинете, он передает любовнику столько власти над собой, сколько тот захочет и сможет унести. А тот захочет и сможет много.

—  Тебе не нужно понимать Главу Цзинь.
Он говорит теперь без выражением, точно все, что было в нем чувственным, сгустилось и сконцентрировалось до молнии, бьющей однажды и фатально, и оттого держать ее нужно крепко. От этого поцелуи становятся  нежнее и жарче, но остаются беспалляционными. Зарываясь хищной хваткой в шелковые волосы Хуайсана,  забирает их высоко у шпильки драгоценного гуаня, чтобы вписаться губами в горло и вылакать с него дурманящие ноты розы и кардамона, от которых кругом идет голова. Каждый раз, цепляя резцами  молочную кожу, добирается до ответа на вопрос «Этого ли ты хотел?», пока еще можно остановиться, упереться ладонями в грудь и пугливо вырваться, не ища лишних подтверждений преданности, не расплачиваться собой.  И пока держит его, распускает шнурки и завязки. А ловкость пальцев невольно проливает свет на дурную наследственность, от которой никуда не укрыться.

- Тебе даже не нужно соглашаться. Достаточно не возражать.
Наконец,  ладони печатают кожу и горячие, втаивают в нее, как в воск. Когда на горле распускаются темные бутоны-следы неотвеченного вопроса, когда изласканные губы вспухают ссадинами-оттисками алчного прикуса, когда воздух сгущается и тлеет между ними, отталкивает его от себя в мягкий изгиб кушетки и смотрит зачарованно, отпуская снежное и золотое ханьфу утекать на пол беспощадной исчерпывающей точкой, принятым решением. Остальные завязки и шнурки уже ничего не значат, это лишь пауза на монолог:

- Тебе никогда не будет так хорошо со мной, как было в Облачных глубинах. Я ничего не помню о юношеской сокровенной нежности и праве первых прикосновений и не умею больше замирать сердцем, прислушиваясь к чужим шагам за дверью. Но ты не позволил мне забыть, да, А-Сан? Не отпустил меня. Ты обманываешься, но ты получишь все, о чем просишь.

Нужна Главе Цзинь бумага для заключения контрактов или нет, история узнает после. А пока  лаконичное движение ладони посылает энергию вспыхивать и бурлить, закипать в теле Не Хуайсана. Кажется, еще немного, и это гибкие, точеное тело оторвется от подушек и мягко поднимется в воздух. Но нет, Цзысюаню лишь хочется увидеть, как Глава Нэ хватает губами жемчужный сумрак и тает хмельными зрачками, когда жар пожирает его изнутри.

Нет.
Тайны некрополя ордена Не в свое время стали известны если и узкому кругу, но известны вполне, чтобы произвести угнетающее впечатление. И этого экзальтированного безумия, бесконтрольного и всепоглощающего, Глава Цзинь сторонится. Тем более не желает его в Башне Кои и в своих покоях. Слишком отзывчиво его существо к оглушительным вспышкам гнева. Гнева как сладострастия, гнева как упоительного наслаждения боем, болью, хмельной усталостью отдачи и гневом -  палящей шелковой подкладкой любого триумфа. Или он все еще пытается уберечь Хуайсана? Встретив ладонью дрожащий поток, скручивает его в жгут движением кисти и отсылает обратно взрывным болезненным толчком, тяжелым нахрапистым ударом незримого бича. Сила пронизывает тело, меридианы захлебываются кипучей энергией. Одно мгновение кажется, что поток ци подсвечивают кожу Хуайсана изнутри; что волна накроет добычу с головой, заставит захлебнуться своей давящей мощью и оплавит меридианы, оставляя выжженные каналы силы. Но движение пальцев заставляет поток замереть, бешеное напряжение вонзается спицами в мясо, вздергивает и растягивает на жарящейся дыбе. И держит. Удерживает хрупкую красоту Главы Не на этом дрожащем изломе между мукой и наслаждением несовместимой полноты. А потом запечатывает каналы ци. Сырой привкус могильной земли забивает глотку Хуайсана, стискивает гортань, лишая шанса кричать в пароксизме. Испарина затягивает нежную кожу, точно солнце лишь сверху подтопило лед.

- Никогда так не делай.
В этом нет гнева, только запрет, исчерпывающий, как абсолютная темнота, глухая и беспросветная.

Он впервые прикасается к Хуайсану. Впервые за 10 лет – снова. Упирается коленом между колен. Накрывает тяжестью тела, пружинным упрямством подушек, изгнанным воздухом, но не весом. Не прикасается, не дразнит, не ищет  пальцами предательски отзывчивых благодатных точек, расточающих удовольствие, которые, несомненно, знает. Не может не знать. Не ласкает его, хотя мог бы – начав влажным движением языка по своду стопы, чтобы потом исписать губами цунь за цунем, разжигая поцелуями мириады ночных костров. Этот Глава Цзин мог быть заниматься с ним любовь столькими разными способами... Заниматься с ним страстью. Заниматься с ним нежностью и заниматься с ним болью. Останавливаться там, где жажда становится нестерпимой, и продолжать, когда этот прилив уходит в море. Когда луна движет водой, волна, растущая за волной, в конечном счете приносит цунами.

И если кто-то может доставить Хуасану изысканное удовольствие, которым он грезил многие годы.... Но тот, кто может, не делает. Нависает над ним полуночной тенью и смотрит, точно хочет запомнить его жаждущим и терзаемым, беспомощным в путах пульсирующей в теле ци, дрожащей, распирающей изнутри, но  – статичной. Получившим, но так и не получившим желаемое.

Кисть окунается в тушь и ложится на влажную кожу размашистым черным мазком, едва уловимым и скользким. Целует острые соски, чертит рельефные линии тела, изгибается мягкими углами, меняя давление. В ослепительном напряжении Хауйсана каждая малость имеет значение. Вздохи кисти и смена ракурсов по мерцающей коже: «Я принимаю твою преданность и обещаю тебе свою». Это не текст контракта, это заклинание, выписанное на фарфоровой груди Главы Не и вниз к животу, у подтекающей соком головке, пиктограммами более древними, алфавитом ушедшей династии, забытым и отвергнутым, обладающем той силой, которая граничит с тьмой и касается души заклинателя.

Отредактировано Jin Zixuan (Пятница, 29 октября 11:35)

Даже когда он изъяснялся мне в любви,
казалось, что он признается в ненависти.

Не Хуайсан может таять, как воск, и петь нежно, как горный источник, но Глава Цзинь знает, что его боль достигает того темного предела, где становится удовольствием. Боль и удовольствие проступают по коже влажной испариной и поят кисть. Широкие мазки подтекают, тушь занимает больше пространства, чем отвели ей движения руки, и темнота вместе с ней покрывает душу. Цзисюаня не смутили бы ни стоны, ни проклятья, ни мольбы, не угрозы, как не смущает в пылу любви испорченная прическа или несброшенная одежда. Напротив, обдают искренностью момента и торопливым жаром желания. Но разве они сейчас говоря о желании и о жаре? Их разговор о власти и доверии. Такие разговоры всегда злые и жадные. И Глава Не ощутимо путает свидание с войной. Или желает спутать. Спутать для него, для Цзинь Цзисюаня. А если Глава Не и сам пребывает в иллюзиях, то и ему придется с ними проститься.

- Разве моя постель – место для справедливости? - темный и насмешливый взгляд цепляется в зрачки так, точно хочет вычерпать, выпить всю их темень до дна, до последней капли. – Только для преданности. Ты ведь преданности желал?

Бойтесь своих желаний. Если бы Глава Не простил любви или ласки, удовольствий, их разговор мог бы выйти совсем другим. Или не выйти вовсе. Но сейчас уже поздно. Не Хуйасан нужен ему. Нужен со всей своей обманчивой легкостью, со всеми своими тайнами, своими хитростями, своими связями и шпионами, со своими знаниями и своими талантами, и с каждой своей интригой, с каждым шагом, и с каждым движением души. И Цзисюань ничего не планировал отдать взамен. Ничего кроме преданности. Взаимной и закрепленной заклинанием, связующим души. Не лгать и не злоумышлять друг против друга.

Отложив кисть, он может полюбоваться написанным заклинанием, телом, вздернутым струнами накаленной ци, и нежными, медвяными от боли глазами Хуайсана. Собрать языком каплю пота с виска, у влажных волос.

- Теперь я раскрою тебя еще немного, а потом запечатаю, - голос впервые обретает игривую ноту, толкается горячим шепотом в пряди над ухом. Мимолетное прикосновение губ, пальцев – все это утекает, исчезает, пока пальцы не возвращаются, скользкие от масла и теплые. Уверенные пальцы, знающие все о своих желаниях. Блуждают по горячей промежности Главы Нэ, направляя сок, кровь и поток энергии, притягивают и наполняют до оторопи. Гуляют по оплетке вен, и снова спускаются, чтобы на этот раз проникнуть в тело, потянуть и без того переполненное собою нутро, сперва неспешно, проверяя тесноту и податливость, а после быстрее, глубже, добираясь до чуткой отзывчивой и уже такой тяжелой точки, где можно прощупать пульс. Еще палец и снова движение, как будто тело Главы Нэ хочется попробовать на разрыв. Нет, лишь на отклик, добиваясь самого искреннего желания, но не для себя, не влечения к конкретному человеку, конкретному телу, лицу, имени. Чистого, безотчетного желания удовольствий или окончания пытки? Жажды «получить свое», безоглядной и бесстыдной, подтекающей по пальцам липкой влагой и пряным соком, жирными каплями с темной головки.

- Ты даже не знаешь, какой ты красивый сейчас, - утопил резцы в шелковую кожу на внутренней стороне бедра у самого паха, где нежно. Оставил темную метку прикуса, прежде чем заполнить его собой, проникая в излюбленное пальцами нутро стремительно и полностью, заставил задохнуться напористым, болезненным толчком, и замер, вглядываясь в лицо Главы Не. – И тебе лучше никогда этого не знать.

Медленно опустился на влажное, разгорячённое исписанное тело Хуайсана, с какой-то сперва непонятной осторожностью, пока иероглифы, нетронутые, лишь взмокните испариной, не отпечатались на собственной коже Главы Цзин, зеркально точные, спаявшие их воедино на несколько вдохов, пока желание не сделалось распирающим и невыносимым. А ритуал почти завершенным.

Отпущенный движением пальцев поток ци качнулся, как сок, забродивший в перезрелом фрукте, и потек, бурливо взрывая тела новым и теперь общим ощущением, круговоротом спутанных, спаянных энергий. Пронизывая, набирая любовников бусинами на единую нить, пока тушь мажется и растекается, смешивается кожа о кожу на каждом новом движение бедер, на каждом рывке, на каждом сдавленном хриплом выдохе. И теперь Глава Цзин мог целовать снежную шею и скульптурные плечи любовника, забавляться его желанием, отпущенным на свободу и утопленном в потоке ци, его первой обидой и последующим непониманием, его жарким и податливым телом, его мягким ртом и горячими губами, пока их общая экзальтация не достигнет того пика, где заклинание вплавляется в плоть, а тушь остается лишь изгнать одной мыслью…